Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958)

Детство поэта прошло вдали от суеты столичных городов, и юношеские его стихотворения наполнены воспоминаниями о жизни в деревне, хотя есть в них следы влияния книжной, модернистской, поэзии, прежде всего – символизма и акмеизма. Не случайно в 1918–1920-м гг. его кумирами были Александр Блок и Анна Ахматова. В 1921 г. поэт приехал в Петроград и поступил в Педагогический институт им. Герцена. По окончании учебы (1925) Заболоцкий сотрудничал в детских журналах, где публиковал стихи и прозу. В 1926 г. вместе с Даниилом Хармсом (псевд. Даниила Ивановича Ювачева, 1906 –1942) и Александром Ивановичем Введенским (1904 –1941) он организовал при ленинградском Доме печати «Объединение реального искусства» – «Обэриу». К объединению примкнули также Константин Вагинов, уже известный в то время поэт, творчество которого привлекло внимание М.Кузмина и Н.Гумилева, входивший во многие литературные группы Петрограда-Ленинграда и выпустивший еще в 1921 г. сборник стихов «Путешествия в хаос», а также поэт, драматург и художник И.Бахтерев, прозаик Дойвбер Левин, поэт Ю. Владимиров. Декларация обэриутов, в работе над которой принимал участие Заболоцкий, была опубликована в начале 1928 года в «Афише Дома печати» (1928, № 2). Члены объединения объявили себя «новым отрядом левого революционного искусства» и поставили перед собой цель – выйти «на дорогу новой пролетарской художественной культуры». В программе обэриутов отразились новые веяния в русской эстетической мысли: стремление установить прочную связь между искусством и действительностью – ворваться в жизнь и «охватить ее со всех сторон». О неизбежности и полезности этих контактов писали в своих манифестах представители разных поэтических школ, появившихся в 1920-е гг., – от эмоционалистов, призывающих художника к «эмоциональному познанию мира», до неоклассиков, также считающих необходимыми для поэта «чувство действительности и созвучность творчества с ритмом жизни». В то же время есть в декларации обэриутов положения, позволяющие установить наличие преемственной связи с ранее возникшими поэтическими школами. Сама атмосфера публичных выступлений обэриутов напоминала эпатажные выпады футуристов. Создаваемые ими тексты сюрреалистического характера были по духу близки лингвистическим опытам В. Хлебникова и А. Крученых, но с той разницей, что в сфере их экспериментов оказалась не структура слова и фразы, а как бы сама действительность, представленная в ряде алогично сочетающихся образов-деталей, освобожденных от наслоений авторского субъективно-эмоционального восприятия и воспроизводящих предметный мир. Интерес обэриутов к предметному миру унаследован ими от поэтов, примыкающих к акмеистическому течению в русской поэзии. Среди них одно из первых мест принадлежит Михаилу Кузмину, в дом которого, кстати, был вхож в пору своей жизни в Ленинграде Заболоцкий. Отказавшись от туманной поэтики символизма, Кузмин выступил в 1910 году со статьей-манифестом «О прекрасной ясности», где провозгласил главной задачей художника создание произведений, подчиненных «законам ясной гармонии и архитектоники». В своем творчестве Кузмин конкретизировал и реализовал одно из положений разработанной Вяч. Ивановым теории реалистического символизма – принцип ознаменования в художественном творчестве явлений реального мира. Вслед за Кузминым молодые поэты и прозаики, сгруппировавшиеся вокруг журнала «Аполлон», преодолели зависимость от доминирующих в то время в русской литературе принципов символического искусства и обратили свои взоры на окружающий их мир вещей.

«Вещный» характер поэтических текстов обэриутов имеет свои специфические черты. С одной стороны, согласно провозглашенному ими принципу «искусство – это шкаф», поэты из «Объединения реального искусства» превращали свои стихотворения в собрание вещных образов, метонимически воплощающих пестрый и подвижный мир постреволюционной эпохи. С другой стороны, именно неустойчивость, зыбкость современной им действительности, где самым причудливым образом соединялись приметы новой жизни и неизжитое старое, придавали их произведениям, поэтическим и прозаическим, вид изощренных гротесковых картин, в которых вполне конкретные, земные предметы и явления приобретали инфернальное обличье. Стихотворения Заболоцкого этих лет отличаются от произведений его соратников большей внятностью и определенностью. Он и в годы «обэриутства» не старался, как Хармс, к примеру, вывернуть действительность наизнанку, чтобы очевидна стала бессмыслица, лежащая в основе человеческого бытия и тщательно маскируемая тысячью мелких повседневных забот. Заболоцкому не чуждо было стремление оценивать сиюминутное – с точки зрения вечности, но при этом его беспощадный анализ современной действительности был по сути своей позитивен. Сатирически отрицая уродливые явления жизни, он все-таки не отрицал саму жизнь. Стихи, вошедшие в его первый сборник «Столбцы» (1929), иногда заканчиваются жизнеутверждающей нотой, хотя часто воспринимаются эти финальные строки как некое насилие поэта над самим собой и над действительностью. Такова концовка «Свадьбы» (1928), где мир вещей и мир людей вначале представлены как два стана непримиримых врагов, сошедшихся в неравной схватке, а к концу стихотворения сливаются в единый образ огромного дома, который, «ополоумев от вытья», «виляя задом», как «бешеные пары» в вихре танца, –

Летит в пространство бытия.
   А там – молчанья грозный сон,
   Седые полчища заводов,
   И над становьями народов –
   Труда и творчества закон.

 

Очевидна антимещанская направленность первой его книги, но обвиняли Заболоцкого как раз в том, что в своих стихотворениях он воспевает мещанство. Не менее опасным было в то время и другое предъявленное ему обвинение – формализм. Появившаяся в 1933 году в журнале «Звезда» поэма Заболоцкого «Торжество Земледелия» также была встречена резко отрицательными отзывами критики, и к ярлыку «формализм» прибавили еще один – «кулацкое юродство». В результате не вышла в свет подготовленная к изданию новая книга поэта «Стихотворения 1926–1932 гг.»

Несмотря на преследовавшие его неудачи, Заболоцкий в 1931–1933 гг. работает интенсивно и плодотворно, оттачивая мастерство и вырабатывая новый поэтический стиль. Среди созданных в это время произведений есть почти не отличающиеся от ранее написанных («Царица мух», «Безумный волк», «Время»); другие, напротив, свидетельствуют о том, что поэт сделал серьезный шаг вперед («Прогулка», «Утренняя песня», «Осенние приметы»). Сложный и трудоемкий процесс обретения нового поэтического стиля запечатлен в стихотворении 1931 года «Битва слонов». Показательно, что Заболоцкий размышляет не только о своей поэтической судьбе; в центре его внимания – Поэзия, на знаменах которой прежде начертано было «слово Ум». Она проиграла сражение, покорившись обновленному миру «неуклюжей» красоты, – миру, который «полон неуклюжего значения». Кажется, она навеки растоптана «боевыми животными преисподней» – «слонами подсознания» –

 

Они бросаются в таинственные бреши
   И с человечьими фигурками в зубах
   Счастливо поднимаются на задние ноги.
   Слоны подсознания!
   Боевые животные преисподней!
   Они стоят, приветствуя веселым воем
   Все, что захвачено разбоем.

 

Но сражение закончено, и в наступившем затишье Поэзия начинает приглядываться к новому миру:

Она начинает понимать красоту неуклюжести,
   Красоту слона, выброшенного преисподней.

И песня военных слонов становится более осмысленной, подчиняясь диктату «древней столицы» – Поэзии:

Сраженье кончено. В пыли
   Цветут растения земли,
   И слон, рассудком приручаем,
   Ест пироги и запивает чаем.

 

Нарисованная Заболоцким «батальная сцена» в точности отражает пройденный русской поэзией в течение трех десятилетий XX века путь: преодоление рассудочности, всплеск экспрессивности и постепенное вхождение искусства в границы, очерченные разумом, обогатившимся новым жизненным опытом.

В эти годы расширяется круг интересов Заболоцкого. Его внимание привлекают широко обсуждаемые научной и творческой интеллигенцией открытия в области естественных наук. Он вступает в переписку с К.Э. Циолковским, увлеченный смелыми идеями ученого; внимательно изучает философские труды. Широта кругозора, разнообразие приобретенных знаний придают особую окраску его стихам, всегда отличающимся глубиной и значительностью содержания.

Начиная с 1934 года изменяется творческая манера Заболоцкого, и стихи его вливаются в единое русло советской поэзии, хотя и не утрачивают при этом своей самобытности. В 1934 году написано стихотворение «Прощание», посвященное памяти С. М. Кирова, в 1937 – «Седов». Поэт, как бы примирившись со своим временем, признает его власть над темой, но сохраняет свободу в выборе поэтического языка, по-прежнему яркого, насыщенного метафорами. Создавая образ «Севера сурового» в стихотворении «Седов», он так описывает этот «край земли, угрюмый и печальный»:

В страну безмолвия, где полюс-великан,
   Увенчанный тиарой ледяною,
   С меридианом свел меридиан;
   Где полукруг полярного сиянья
   Копьем алмазным небо пересек;
   Где вековое мертвое молчанье
   Нарушить мог один лишь человек, –
   Туда, туда! В страну туманных бредней,
   Где обрывается последней жизни нить!

Наряду со стихотворениями, погруженными в контекст эпохи, нередко встречаются у Заболоцкого другие, существующие вне времени и пространства. Одно из них, как и «Седов», создано в 1937 году и посвящено вечной теме смерти. Уже в названии – «Вчера, о смерти размышляя» – задан темп лирического движения, сохраняющийся в строках, раскрывающих поток поэтического сознания, потрясенного мыслью о смерти и побеждающего смертную тоску. Традиционно противопоставление в первой строфе вечной природы – смертному человеку, осознавшему вдруг, насколько он чужд «природе вековой». Но «нестерпимая тоска разъединенья» отступает в тот момент, когда человек открывает для себя иную, чем природная, вечность:

И мысли мертвецов прозрачными столбами
   Вокруг меня вставали до небес.
   И голос Пушкина был над листвою слышен,
   И птицы Хлебникова пели у воды.
   И встретил камень я. Был камень неподвижен,
   И проступал в нем лик Сковороды.

 

Нетленное бытие предшествующих поколений, а не природа – вот лоно, взрастившее человека, и сам он – не «детище природы» –

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

Начиная с 1934 года Заболоцкий регулярно печатается в «Известиях», занимается переводами. В 1935 году выходит в свет его перевод книги Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», обработанной для детей. Работает он со стихами С. Чиковани, Т. Табидзе, М. Бажана. Подготовлено было и вышло в свет издание поэмы «Витязь в тигровой шкуре» (1938). Появляются в печати и критические статьи Заболоцкого, в которых он выступает против формализма, противопоставляя ему принципы социалистического реализма. Внимание поэта снова привлекает эпический жанр, и он пишет поэму «Осада Козельска», в основе которой события русской истории. В это же время начинается работа над стихотворным переводом «Слова о полку Игореве».

Однако в марте 1938 года Заболоцкий был арестован по доносу и осужден. С 1939 по 1943 год поэт жил и работал, вначале строителем, а затем чертежником, на Дальнем Востоке. После освобождения в августе 1944 Заболоцкий поселился в селе Михайловском Алтайского края, затем был переведен в окрестности Караганды. Находясь в заключении, он почти ничего не писал, но выйдя на свободу, продолжил работу над «Словом», которая в целом завершилась к концу 1945 года. Перевод был представлен на обсуждение коллективу, где работал в это время (чертежником) Заболоцкий, и полностью одобрен. Управление «Саранстроя» направило официальное письмо в Союз писателей с просьбой вызвать поэта в Москву для окончания главного труда его жизни. В 1946 году «Слово о полку Игореве» было опубликовано. В это время Заболоцкий жил уже в Переделкине, а весной 1948 перебрался в Москву.

С 1946 года поэт пишет много стихотворений, хотя в периодической печати они появляются редко. В 1948 издан состоящий всего лишь из 17 стихотворений сборник «Творцы дорог». Периодически публиковались его переводы. Но критики или замалчивали его произведения, или давали им отрицательную оценку. Только после 1953 года начинается новый этап в творческой судьбе Заболоцкого.

В последние годы жизни поэт в совершенстве овладел стилем подлинной поэзии, прозрачным и многоцветным, что и позволило ему передавать в стихах всю сложность и многогранность человеческого бытия в его повседневном и общефилософском измерениях. Отказавшись от гротесковых образов, от изощренно-метафорической поэтики, свойственных его поэтическим текстам в прежние годы, Заболоцкий создает произведения различные по настроению, но в каждом из них пульсирует живая человеческая мысль, всесильная и неистребимая. И в поэзии довоенной поры он прославлял творческую мощь человеческого разума, которому покоряется дикий мир природы. Пафосом победы разума над хаосом проникнуто стихотворение 1947 года «Я не ищу гармонии в природе». Оно напоминает тютчевские строки, воспевающие родимый древний хаос. «Мир души ночной», пронзенный неистовыми звуками, обнаженная бездна, увиденные некогда Тютчевым, открываются и Заболоцкому при созерцании им дремлющей природы. Но он не боится исчезнуть в этом огромном и таинственном «мире противоречий», где нет места «разумной соразмерности начал», не слышно «правильных созвучий» и «стройных голосов». Насытившись «бесплодной игрой», «дремучий» природный мир сам пожелает расстаться со своей «дикой свободой», –

Где от добра неотделимо зло.

Природу поэт отождествляет с безумной, но любящей матерью, которой суждено прозреть свет новой жизни – «вместе с сыном солнце увидать». Потому и видит «печальная природа» в своих снах «блестящий вал турбины», «налитые током провода», «зарево плотин» – все то, в чем звучит «мерный звук разумного труда».

Несколько иначе выстраиваются отношения между человеком и природой в стихотворении «Завещание», также написанном в 1947 году. Мыслью о грядущем распаде личности, перешагнувшей грань земного бытия и растворяющейся в «необозримом мире туманных превращений», проникнуты эти строки. Но и претворившись в частицу природного мира, утратив свою телесную оболочку, человек по-прежнему пребывает на земле как разумное начало, одухотворяющее своим сознанием стихийное бытие. На этом и зиждется вера поэта в бессмертие души, нашедшей приют в земных просторах:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
   Себя я в этом мире обнаружу.
   Многовековый дуб мою живую душу
   Корнями обовьет, печален и суров.
   В его больших листах я дам приют уму,
   Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
   Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
   И ты причастен был к сознанью моему.

Спокойная, ровная интонация, с которой поэт обращается к своим дальним потомкам, напоминает пушкинское «...Вновь я посетил...». Как и его великий предшественник, Заболоцкий не испытывает чувства зависти к тем, кому суждено прийти ему на смену: ведь не прервется связь поколений, и его далекий правнук сделает то, чего сам он не довершил.
Центральной в стихотворении является тема смерти, но прославляет поэт жизнь, беспокойную, стремительную, расстаться с которой он не собирается и после смерти, не желая томиться в «безмолвном мраке могил», мечтая о вечном возвращении в этот мир:

Я в небе пролечу, как медленная птица,
   Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
   Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.

Мысль о том, что после смерти человек не исчезает бесследно, что его земная жизнь – это созидание вечного мира, вобравшего в себя великие творения духа и разума человеческого, раскрывается и в стихотворении «Портрет» (1953).

В пору творческого становления Заболоцкий скептически оценивал попытки поэтов предшествующего поколения переносить в сферу поэтического творчества законы музыки. Напевности и мелодичности символистской поэзии Заболоцкий предпочитал пластичные образы, построенные согласно живописным принципам.

Любите живопись, поэты!
   Лишь ей, единственной, дано
   Души изменчивой приметы
   Переносить на полотно, –
так начинается стихотворение, в котором поэт передает свои ощущения, навеянные портретом, выполненным русским живописцем XVIII века Рокотовым. С портрета, «едва закутана в атлас», «как из тьмы былого», смотрит на него молодая красавица Струйская. Таинственный взгляд, отражающий ее двойственную, загадочную душу, удалось запечатлеть художнику, и с тех пор она принадлежит вечности, тревожит и волнует сердца тех, кто пришел в мир спустя два столетия.

О живописи вспоминает Заболоцкий и в стихотворении «Сентябрь» (1957), рисуя осенний пейзаж. Крупные горошины дождя, взъерошенные порывами ветра деревья, облачная даль – «царство тумана и морока» – мгновенно преображаются, лишь только прорвется «сквозь отверстие облака» солнечный луч, –

Как сквозь арку из каменных плит.

И вспоминается, что осенний сон природы не вечен, и не зря, вспыхнув, как девушка, «орешина Засияла в конце сентября». Вернутся светлые дни весны, а сейчас, не теряя времени, художник рисует хрупкую, зыбкую красоту увядающей природы, представленной в облике молодой царевны –

С беспокойно скользящей улыбкою
   На заплаканном юном лице.

 

Прекрасные картины русской природы поэт создает в стихотворении «Вечер на Оке» (1957). Снова перед нами два мира: мир «неочарованных людей» – и природный мир, который далеко не каждому художнику открывает свое очарованье. «С утра обремененная работой», природа отъединяется от человека, но вечерней порой совершается чудо преображения:

<...> когда за темной чащей леса
   Вечерний луч таинственно блеснет,
   Обыденности плотная завеса
   С ее красот мгновенно упадет.
  

Озаренные огнем небес, окруженные сквозными тенями, яснее видны предметы; и чем отчетливее детали, тем прозрачней становится необъятная даль, куда простирается взор художника, покоренного красотой мира:

Горит весь мир, прозрачен и духовен,
   Теперь-то он поистине хорош,
   И ты, ликуя, множество диковин
   В его живых чертах распознаешь.

Поэт-философ, мудрец, Заболоцкий знал притягательную силу красоты, но вкладывал в это слово особый смысл. Красота – не телесное совершенство, а чистый пламень, горящий в глубине человеческой души и озаряющий своим светом внешние черты: он способен дурнушку превратить в красавицу. Об этой внутренней красоте, о душевной грации пишет поэт в стихотворении «Некрасивая девочка» (1955), которое завершает вопросом:

<...> что есть красота
   И почему ее обожествляют люди?
   Сосуд она, в котором пустота,
   Или огонь, мерцающий в сосуде?

Но и без дополнительных пояснений автора ясно, каким бы мог быть его ответ: неподдельное «счастье бытия», живое сердце, чистая душа – вот что делает человек прекрасным.

Многое испытавший на своем веку, Заболоцкий нечасто возвращался к трагическим эпизодам биографии, но свято хранил память о пережитом, тот жизненный опыт, который обретал вдали от родных мест, где оказался, как и многие его современники, не по своей воле. Судьбе «двух несчастных русских стариков», которых смерть настигла на чужбине, посвящено его стихотворение «Где-то в поле возле Магадана» (1956). Их одиночество, разъедающая их души тоска по родному дому становятся еще отчетливее, очевиднее в тот момент, когда автор создает образ чуждой человеку природы, равнодушно взирающей на бедных скитальцев, которые безропотно переходят в мир иной, подчиняясь смерти-избавительнице.

Заболоцкий, поэт целомудренного, сдержанного чувства, спокойно и пристально изучающий мир, незадолго до смерти написал цикл любовных стихотворений, удивительных по глубине и силе переживаний. Около семи лет провел он в изгнании, «лишенный воли и страстей», и жизнь его в эти годы замерла, остановилась. Вернувшись в привычный ему мир, он старается наверстать упущенное время, прожить те дни и часы, которые отняла у него судьба. Но сознание того, что усилия напрасны, что невозможно повернуть время вспять, прорывается в элегической, прощальной интонации, которой овеяны строки стихотворений, составивших цикл «Последняя любовь». Предчувствуя скорую разлуку с жизнью земной, поэт не доживает отпущенные ему месяцы и годы, но живет, ощущая всю полноту и насыщенность бытия. Еще обостреннее становятся чувства оттого, что все переживаемое сейчас больше уже никогда не повторится, и не отчаяние и тоска по несбывшемуся, а радостное ощущение живой жизни, побеждающее боль утрат, звучит в его стихах. В четвертом стихотворении цикла – «Последняя любовь» («Задрожала машина и стала...») – случайный свидетель, «истомленный работой шофер», вдруг открывает для себя красоту и святость чужой любви. «Обращенные друг к другу навеки», лица влюбленных таят в себе и вечный свет любви, и ее обреченность, как обречено на исчезновение все в этом мире. Но тем и сильна любовь, что на время дарует влюбленным счастье незнания. Проходят дни, и чувства их, подчиняясь разуму и воле, остывают, превращаясь, наконец, в «полумертвый цветок». Пережита и прожита любовная драма, и возвращается, простив все то, что было, верная подруга, встреча с которой вновь зажигает в душе героя «неугасимый свет» истинной любви. Завершает цикл стихотворение «Старость». Мудрое знание и покой обретают он и она, «простые, тихие, седые». Бессмысленна погоня за счастьем:

Оно так редко нам мелькает,
   Такого требует труда!
   Оно так быстро потухает
   И исчезает навсегда!

 

Но все страшное уходит, и остается просветленное страданием сердце, остаются «слившиеся в одно единое навеки» их живые души, которые, как догорающие свечи, «струят последнее тепло».

Последние годы жизни Заболоцкого были отданы каждодневному, напряженному труду. Все, кто знал поэта, отмечали его удивительную работоспособность, беспощадность к самому себе. Таково было его жизненное кредо, запечатленное в строках написанного накануне смерти стихотворения – «Не позволяй душе лениться» (1958). Жизнь поэта – подвижнический, титанический труд, целью которого является нравственное совершенствование, движение к добру и свету. Он не имеет права потворствовать душевной лени и забывать о своем высоком призвании:

 

Не позволяй душе лениться!
   Чтоб в ступе воду не толочь,
   Душа обязана трудиться
   И день и ночь, и день и ночь!
                 <...>
   Она рабыня и царица,
   Она работница и дочь,
   Она обязана трудиться
   И день и ночь, и день и ночь!

 

В 1957 году Заболоцкий наконец издал сборник, включающий 64 стихотворения, в котором представлен был творческий путь, пройденный им за 20 лет. В 1958 году поэт подготовил новое издание стихотворений, но появилось оно уже после его смерти. 14 октября 1958 года Заболоцкий скончался.